Каким событием заканчивается евангельская история. Евангельская история

3. Путь на Страсти

Место и Время.

О последнем пути Христа Спасителя из Галилеи в Иерусалим говорят все три синоптика. В Мф 19-20, Мк 10 упоминается прохождение Господа Заиорданскою страною или Переею, областью, которая лежала на восток от Иордана. В Мк (10:1), текст которого дошел до нас в нескольких разночтениях, Заиорданская страна упоминается наряду с Иудеею. В Мф 19 правильный перевод ст. 1 был бы «…пришел в пределы Иудейские за Иорданом». При этом, если исцеление Иерихонского слепца (Мк 10:46- 52, Лк 18:35-43, не одного, а двух по Мф 20:29-34) совершилось уже в пределах Иудеи в собственном смысле, мы не можем с точностью установить, относятся ли другие эпизоды к Перее, или к Иудее, говоря точнее: когда Господь перешел из Переи в Иудею. Ясно одно: путь Господа ведет в Иудею, с полною точностью - в Иерусалим. Перею Он проходит, избегая Самарию, лежавшую на запад от Иордана, между Галилеею и Иудеею, направляясь в Иерусалим. Косвенно, к пути Христову - еще в пределах Галилеи - могут относиться и такие указания первых двух Евангелистов, как Мк 9:30, 33, Мф 17:22-24: Господь проходит через Галилею и, проходя, достигает Капернаума. В плане Лк параллельный отрывок (9: 43-50) не входит в повествование о пути, но в нем нет и упоминания Капернаума. Неизбежность пути вытекает и из явления Мессии, как Мессии страдающего. Страдания Мессии - в Иерусалиме, куда Ему и надлежит идти (с полною ясностью: Мф 16:21).

С особым вниманием и ясностью, не допускающею перетолкования, повествует о пути Евангелист Лука. Пути Христову из Галилеи в Иерусалим в Третьем Евангелии посвящен большой отрывок (9:51-19:28). Указания вступительное (9:51) и заключительное (19:28) подкрепляются повторными напоминаниями на протяжении всего отрывка, (ср. 9:52, 57, 10:1, 38, 13:22, 14:25; 17:11; 18:31-35, 19:1, 11). В построении Лк, отрывок, содержащий повествование о пути, представляет самостоятельную часть, превышающую по объему другие части.

Для того, чтобы составить себе представление о топографии и хронологии пути, надо ясно помнить его цель. Выше было отмечено, что цель пути (9:51), есть вознесение и явление славы. Но вознесение, как конечная цель, предполагает ближайшую цель. И эта ближайшая цель есть Страсти. Путь Христов есть путь на страсти. Это подтверждается отдельными указаниями, повторяющимися по мере приближения к Иерусалиму все с большею и большею настойчивостью (ср. 12:49-50, 13:31-35, 17:25). Особое значение имеет притча о минах (19:12-27), сказанная в Иерихоне накануне Торжественного Входа. Окружающие Господа ждали немедленного явления Царства, и Господь отвечает на их ожидание притчею о человеке высокого рода, которому прежде утверждения в царстве надлежит еще отправиться в далекую страну. Понимание пути Христова, как пути на Страсти, не позволяет видеть в отрывке Лк 9:51-19:28 повествования о повторных путешествиях Христовых, как это часто проводится в попытках научного построения евангельской истории. Коль скоро была поставлена цель, путь Христов в Иерусалим мог быть только однократным. Он не допускал отклонений.

Какие части Палестины прошел Господь во время Своего пути? О прохождении Его через Перею свидетельствуют, как мы видели, первые два синоптика (Мф 19:1, Мк 10:1). В Лк в параллельном отрывке Перея не упоминается. Сопоставление Лк с первыми двумя синоптиками позволяет относить к Перее часть эпизодов, составляющих содержание гл. 18 (18-30?). При условии однократного пути, прохождением через Перею исключается путь через Самарию. В Лк повествование о пути открывается эпизодом 9:51-56. Самарянское селение, куда Господь перед Своим лицом отправил вестников для приготовления пути, отказалось Его принять, потому что жители увидели в Нем паломника. Случай не был исключительным. Будучи враждебны иудеям (ср. Ин 4:9), самаряне чинили препятствия иудейским паломникам, проходившим через Самарию. Господь останавливает гнев Иакова и Иоанна и направляет путь «в другое селение». Из того, что только что было сказано, с несомненностью вытекает, что «другое селение» не было самарянское, иначе говоря, отказ самарянского селения побудил Господа изменить первоначальное намерение и отступить от намеченного маршрута. За исключением южной части Самарии, где благовестие Христово было с любовью принято в начале галилейского периода Его служения (Ин 4), Самария, как целое, оказалась не затронутою Его проповедью. Распространение Христианства в Самарии совершилось в начале Апостольского Века трудами Филиппа, одного из Семи (Деян 8), после убиения Стефана. Большую часть эпизодов, принадлежащих в Лк к повествованию о пути, надо относить к прохождению Господа через города и села Галилеи. Это вытекает из таких указаний, как 13:32-33 (область Ирода, тетрарха Галилеи) и XVII, 11 (путь между Самариею и Галилеею, по всей вероятности, на территории Галилеи по направлению к Иордану, т. е. с запада на восток). К Галилее, в частности, к Капернауму, представляется возможным отнести большой отрывок Лк 11:14-13:9. Отрывок составляет одно целое, но не содержит указаний места и времени. Тем не менее, вступительный эпизод, исцеление бесноватого, приписываемое недоброжелателями силе Вельзевула, князя бесовского (11:14-15 и слл.), возвращая нас к нареканиям книжников Мк 3:22 и слл., дает исходные точки для локализации отрывка. В контексте Мк (ср. 1:21, 23, 2:1, должно быть, 3:1) нарекания книжников должны были иметь место в Капернауме. Как уже было указано, пребывание Господа в Капернауме после исповедания Петра и Преображения, упоминаемое в Мф (17:24 и слл.), и Мк (9:33 и слл.), может относиться к пути. Что путь Христов лежал через Капернаум, косвенно подтверждается и пророческим обличением Лк 10:15. Наряду с Капернаумом обличаются и другие непокорные города (ср. весь отрывок 10:10-15). Обличение городов составляет часть наставлений Семидесяти, которых Господь в начале пути нарочито поставляет и посылает «пред лицом Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти» (10:1). Обличение предполагает отвержение Семидесяти в галилейских городах. Иначе говоря, миссия Семидесяти должна была захватить и галилейские города, во всяком случае, некоторые. Но Семьдесят предваряли путь Христов, надо думать, так же точно, как те вестники, которые были отправлены Господом в самарянское селение. Пророческое обличение может относиться к противлению галилейских городов не только благовестию Семидесяти, но и слову Самого Господа на Его пути в Иерусалим. Этот путь начинался в Галилее. В основном топография пути ясна: начинаясь в Галилее и минуя Самарию, он приводил Господа в Иудею заиорданскою страною.

Остается вопрос о согласовании - и в этой части евангельской истории - синоптиков и Ин. Речь идет об отрывке Ин 7-10. Отрывок относится к Иерусалиму. Отсутствие внутренних граней и, наоборот, очень четкая грань 10:40-42, которою отрывок заканчивается, позволяет говорить не о нескольких кратковременных, но об одном продолжительном пребывании Христовом в иудейской столице. К какому моменту евангельской истории может быть отнесено это пребывание? Прежде всего, не подлежит сомнению, что это пребывание Господа в Иерусалиме не было Его последним посещением святого города. О Торжественном Входе в Ин повествуется только в гл. 12. С другой стороны, совершенно несомненно, что отрывок Ин 7-10 не может относиться и к галилейскому периоду общественного служения Христова. В контексте Евангелия, отрывок стоит после насыщения пяти тысяч (Ин 6 = Лк 9:10-17). Его естественно мыслить и после перелома евангельской истории. Беседа о Хлебе Животном вызывает соблазн иудеев и отпадение некоторых учеников (Ин 6:59-66). На вопрос, обращенный к Двенадцати, не хотят ли и они отойти, Петр отвечает исповеданием (67-69): «…мы уверовали и познали, что Ты - Святый Божий». Русский перевод: Христос, Сын Бога Живого есть наименование Мессии. «Уверовали и познали» - по самому смыслу греческих перфектных форм, звучит, как ссылка на убеждение, к которому пришли апостолы, и которое прочно укоренилось в их сознании. Исповедание Петра Ин 6:69 естественно понимать, таким образом, как повторное. Синоптическое исповедание им предполагается. Тем самым, определяется хронология отрывка Ин 7-10-пока в общих чертах: после явления Мессии и до Торжественного Входа. В хронологии синоптиков на этот период времени падает путь на Страсти. Мы видели, что путь на Страсти мог быть только однократный. К этому можно добавить: он не допускал и длительных перерывов и остановок. Единственное исключение можно мыслить в начале. В Лк 10:17 повествуется о возвращении Семидесяти с отчетом о выполнении возложенного на них поручения. Это поручение предполагало некоторый промежуток времени. Можно думать, что встреча произошла в условленном месте. Что делали Господь и Двенадцать во время миссии Семидесяти? Лк об этом молчит. Ответ может быть почерпнут из Ин, если мы: поставим отрывок Ин 7-10 в Лк 10 между стт. 16 и 17. Во время миссии Семидесяти Господь, и с Ним Двенадцать, ходили в Иерусалим. Таким образом, согласование синоптиков и Ин оказывается не только возможным - в этих частях, как и в других, - но и существенно дополняет наши сведения об этом периоде евангельской истории.

Следы отлучки Господа в Иерусалим перед началом пути можно найти и в Лк К этому моменту относится отрывок Лк 10:38-42, повествующий о пребывании Господа в доме Марфы и Марии. Из Ин 11:1 вытекает, что селение Марфы и Марии была Вифания, расположенная стадиях в пятнадцати (около 2,5 километров) от Иерусалима (Ин 11:18). Трудно допустить, чтобы Господь был в Вифании и не был в Иерусалиме, и столь же не представимо, как мы это не раз уже отмечали, чтобы Господь достиг цели пути и снова возвратился в Галилею. Очевидно, в рамках Лк для эпизода 10:38-42 места нет, и указание ст. 38: «в продолжение, пути их», в случае буквального понимания, создавало бы непреодолимые трудности. Эти трудности устраняются, если мы относим эпизод Лк 10:38-42 к посещению Господом Иерусалима перед началом пути. Евангелист Лука, обходя молчанием это посещение подобно тому, как он обошел и другие, дал место эпизоду в доме Марфы и Марии ради того внутреннего смысла, который в нем раскрывается и поместил его приблизительно в то время, к которому он относится.

Хронологически, путешествие Господа в Иерусалим в Ин 7-10 определяется теми вехами, которые даны в самом отрывке. Прибытие Господа в Иерусалим относится к празднику Кущей (Ин 7:2, 8-11, 14, 37 и слл.), который совершался, по нашему счету времени. в конце сентября - начале октября. Из Ин 10:22 мы видим, что Господь оставался в Иерусалиме до праздника Обновления, приходившегося в половине декабря, когда враждебное отношение иудеев заставило Его уйти в заиорданскую страну (10:39-40). Таким образом, содержание Ин 7-10 занимает промежуток времени от конца сентября - начала октября до половины декабря. Для построения хронологии евангельской истории этот вывод имеет большое значение. Но достигнутое нами согласование синоптиков и Ин имеет предварительный характер.

Если мы допустим, что весь отрывок 7-10 умещается в Лк 10 между стт. 16 и 17, мы должны допустить и то, что Господь из Переи (ср. Ин 10:40-42) в непродолжительном времени возвратился в Галилею. Евангелист Иоанн, проходя молчанием возвращение Господа в Галилею, повествует в гл. 11 о воскрешении Лазаря. Событие происходит в Вифании, в ближайших окрестностях Иерусалима (11:1, 18 и слл.). Известие о болезни Лазаря до Господа доходит вне Иудеи (Ин 11:6-7). Где именно? На этот вопрос Евангелист ответа не дает. Галилея не исключена. Но молчание Евангелиста, естественно, направляет внимание читателя к последнему топографическому указанию 10:40. Это указание относится к. Перее. В Перее Господь был в конце пути. По сопоставлению с Мф и Мк мы отнесли к Перее отрывок Лк 18:18-30 (с большею или меньшею приближенностью). Если бы воскрешение Лазаря относилось к этому времени, мы были бы вынуждены допустить, что Господь в конце пути из Переи отлучался в Вифанию, оттуда скрылся на некоторое время в Ефраим, город близ пустыни (Ин 11:54) и только после этого - с возвращением или без возвращения в Перею - продолжал Свой путь в Иерусалим через Иерихон (Лк 18:35-19:28, Мф 20:29-34, Мк 10:46-52) и Вифанию (Лк 19:29 и слл., Мк 11:1 и слл., ср. Ин 12:1 и слл.). Однако, это согласование представляло бы ту трудность, что предполагало бы; длительный перерыв в самом конце пути Христова, при том такой, во время которого Господь, направлявший Свой путь в Иерусалим, оказался бы в ближайших окрестностях иудейской столицы. Нужно признать, что для такого перерыва; невероятного по существу, нет и места в хронологических рамках Лк Остается предположить, что Господь не успел еще возвратиться из Переи в Галилею, когда был вызван к умирающему Лазарю. Тем самым, отлучка Господа из Галилеи, к которой относится отрывок Ин 7-10, естественно, распространяется и на отрывок Ин 11:1-54. и евангельские тексты, относящиеся к пути на Страсти, располагаются в следующем порядке: Лк 10:1-16, Ин 7:1-11:54, Лк 10:17-19:28 (с поправкою, предложенною выше, относительно Лк 10:38-42, и с привлечением параллелей из Мф 19-20 и Мк 10).

Нет человека на земле, который бы не слышал о Воскресении Господа нашего Иисуса Христа. И поэтому кажется, что в Церкви стремление изобразить это событие должно было присутствовать изначально. Однако это совсем не так. Почему?

Неизобразимое чудо

В христианском искусстве изображение самого непостижимого и главного момента евангельской истории — Воскресения Христова — обычно отсутствует. Воскресение Спасителя есть тайна всемогущества Божия, недоступная человеческому пониманию. Самый момент Воскресения Христа никто не мог видеть. Вот почему ни в одном из четырех Евангелий нет его описания, хотя при этом подробно изложены все события, предшествовавшие Воскресению и последовавшие после него. Безупречно искренние в своих описаниях евангелисты не говорят о том, как выглядел Воскресший Спаситель, как Он восстал из Гроба, куда направился.

В искусстве древнехристианского периода Воскресение Христово изображалось в символических формах. Иконография праздника складывалась веками, и в ней присутствует четыре основных сюжета.

«Сошествие Христа во ад»

Это одно из наиболее таинственных и труднообъяснимых событий новозаветной истории. Во II веке стал известен апокриф, получивший впоследствии название Евангелие от Никодима. Тексты апокрифа и повлияли на сложение иконографии «Сошествия во ад», которая служит идее изображения Воскресения Христа как победы над смертью, вызволения праведников из ада, спасения уверовавших в него «от тлена в адской бездне».

Икона «Сошествие во ад» с первохристианских времен сохраняет основное значение изображения праздника Воскресения Христова, и в русских иконостасах она помещается в праздничном ряду. На ней изображается исшествие Христа из ада. Христос — иногда с крестом в руке — представлен выводящим из ада Адама, Еву и ветхозаветных праведников. Под ногами Спасителя — черная бездна преисподней, на фоне которой — замки, ключи и обломки врат, некогда преграждавших мертвым путь к воскресению. Хотя в последние несколько веков при создании образа Воскресения Христова использовались и другие сюжеты, именно описанный иконографический тип является каноническим, так как отражает традиционное учение о сошествии Христа во ад, победе Его над смертью, воскрешении Им мертвых и изведении их из ада, в котором они содержались до Его Воскресения.

Фреска монастыря Хора в Константинополе «Сошествие во ад», написанная в XIV веке, исполнена внутреннего напряжения. Сын Божий, претерпевший мучения и смерть на Кресте, победил силы ада. Связаны бесы, сломаны адские врата, разбросаны ключи. Христос в белых одеждах стремительным движением поднимает из гробов Адама и Еву, чей первородный грех Он искупил Своей кровью. Светлые одежды Христа и белый с золотыми звездами ореол Его славы создают физическое ощущение света, исходящего от Сына Божьего. Светится также и Его лик, проникнутый духовной силой. Ниже на стенах — судьбы праведников и грешников. С одной стороны — вход избранников в Рай, с другой — «Червь их не умрет и огонь не угаснет». Наряду с этими сценами изображены святые, выступающие посредниками между миром земным и миром небесным. Острая динамичность композиции сочетаются с особенной красотой и одухотворенностью ликов, праздничной нарядностью шелковых тканей, выразительностью жестов и движений.

«Жены-мироносицы у Гроба Господня»

Другой часто встречающийся образ — «Явление Воскресшего Христа женам-мироносицам». Евангелие повествует, что на третий день после Распятия жены купили ароматы и отправились помазать тело Христа. У гробницы их встретил Ангел, возвестивший Воскресение.

Евангельский сюжет «Жены-мироносицы у Гроба Господня» был популярен во всех видах искусства. Популярность сюжета связана с его значением для всей евангельской истории — жены-мироносицы, нашедшие Гроб пустым, являются первыми свидетелями Христова Воскресения.

На иконе кроме Спасителя, стоящего во «славе» у Гроба, — Ангелы и женщины: Мария Магдалина, Мария Иаковлева, Саломея, Сусанна и другие. Они пришли рано утром ко Гробу с благовониями, чтобы завершить погребальный обряд над Господом. Композиция иконы может включать ряд деталей, например, спящих или поверженных ниц воинов, поставленных сторожить могилу Христа.

Одним из самых интересных изображений данного сюжета является фреска церкви Вознесения в монастыре Милешево в Сербии, датируемая 1228 годом. Композиция фрески носит уравновешенный и величественно-спокойный характер, передает высокую евангельскую радость Воскресения.

Фигуры жен-мироносиц показаны меньшими по сравнению с Ангелом, который выступает как главное действующее лицо. Ангел в Милешево обращается не к мироносицам, а к зрителю — на восприятие фрески извне рассчитаны взгляд Ангела и его указующий на пелены жест.

Мироносицы выглядят удивленными — стоят несколько поодаль, одна прячется за спину другой. Стоящая ближе к Ангелу, сидящему на большом прямоугольном мраморном сидении, порывистым жестом придерживает свои одежды. Эта реалистическая деталь очень интересна. Поверженные воины изображены ниже всей сцены. Ангел показан с прекрасным ликом. Особый динамизм фреске придает широкий размах его крыльев.

В торжественном и в то же время спокойном настроении передается величие свершившегося события, о котором Ангел в белоснежных одеждах спешит поведать находящимся в храме Вознесения в Милешево.

«Явление Христа Марии Магдалине»

Этот волнующий сердце христианина сюжет многократно изображался и в росписях древних катакомб, и в православной иконописи.

Святая Мария Магдалина следовала за Христом вместе с другими женами, исцеленными Господом. Она не оставила Господа после взятия Его иудеями, когда начала колебаться вера в Него ближайших учеников. Служа Господу во время Его земной жизни, она желала послужить Ему и после смерти, воздав последние почести Его Телу, умастив его миром и ароматами. Воскресший Христос послал святую Марию с вестью от Него к ученикам, и блаженная жена, ликуя, возвестила апостолам о виденном — «Христос воскрес!». В этом благовестии главное событие ее жизни, начало ее апостольского служения.

Традиция написания иконы представлена простой композицией из двух фигур — коленопреклоненной Марии и Христа отстраненного, вполоборота к ней справа от зрителя. На фоне горки видна могила с пеленами, а пасхально-весенний силуэт деревца еще больше усиливает ликующий, светлый, трогательный настрой этого образа. Именно эта разработка использована при росписи монастыря Дионисиат на Афоне.

«Уверение Фомы»

К воскресному циклу относится и икона «Уверение Фомы». Сюжет иконы восходит к тексту Евангелия от Иоанна, повествующему о явлении Христа ученикам и уверении Фомы, дотронувшегося до ран Спасителя и тем самым уверовавшего в истинность Его Воскресения.

Рассказ об уверении Фомы — это подтверждение подлинности Воскресения, преодолевшей человеческие сомнения. Фома обретает веру, увидев Иисуса Христа, прикоснувшись к Его ранам, «вложив в них персты»; но блаженны, по словам Воскресшего, «не увидевшие, но поверившие».

Стремясь сохранить это событие в людской памяти, древнерусские иконописцы создавали его образы. Замечательный образец произведения, созданного на его основе, — икона «Уверение Фомы», написанная в 1500 году мастером, трудившимся в мастерской великого Дионисия.

Золотистая башня с запертыми дверями означает горницу, где собрались апостолы. Перед ее закрытыми дверями стоит Христос. Золотым нимбом окружена Его голова, царственно прекрасны багряные и бирюзовые одежды, обнажил Он ребра и грудь, дав возможность уверовать Фоме. Согбен сомнениями Фома. Но тем выше преодолевшая это сомнение истина — перед ним его воскресший «Господь и Бог».

Важность этой трудной, в сомнениях обретенной веры определяет собой весь строй иконы. Торжественно стоят вокруг Учителя и уверовавшего ученика исполненные размышления апостолы. Сдержан подбор цветов иконы, как вспышкой пронизанной алым цветом плаща познавшего истину Фомы. Иконописцы стремились помочь укрепиться в вере «не увидевшим».

Во всех сюжетах традиционной иконографии Воскресения Христова в наибольшей степени открывается нам то, без чего вера наша тщетна — реальность и действенность Светлого Воскресения Христова.

По материалам сайта Православие.Ru подготовила Оксана Баландина

Личность Христа содержит одну из самых поразительных тайн христианства – тайну богочеловека . Во все эпохи миру было легче принять противоположную идею – человекобога. Но Христос не становится Богом. Во Христе Бог воплощается в теле человека (вочеловечивается) из любви к людям, при этом, нисколько не умаляя ни Божественной, ни человеческой природы, Иисус Христос – настоящий Бог и настоящий человек.

Рождению Мессии предшествовало чудесное событие: «послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обручённой мужу, именем Иосифу, из дома Давидова; имя же Деве: Мария». Ангел сообщил ей волю создателя: «зачнёшь во чреве, и родишь Сына, и наречёшь Ему имя: Иисус». Мария же сказала ангелу: «Как будет это, когда я мужа не знаю?» Ангел сказал ей в ответ: «Дух Святой найдёт на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя, посему и рождаемое Святое наречётся Сыном Божиим».

Святой Дух наполнил Собой человеческое естество еврейской девушки, обручённой с плотником Иосифом из города Назарета, мужем из рода Давидова. Этот род восходил к праведному царю Давиду, который управлял Израилем в эпоху его наивысшего могущества.

Иосиф, получив в вещем сне предупреждение от ангела, принял волю Бога и с тех пор оберегал девственность Марии. Христиане верят, что она осталась девой и после рождения Сына.

Мария стала Матерью Христа. Евангелия подчёркивают Его человеческую природу. Однако те же Евангелия именуют Иисуса Сыном Всевышнего, Сыном Божиим. Для христиан это служит указанием на полноту воплощения Бога во Христе. Православная традиция называет Марию Богородицей, тем самым утверждается реальность чуда, соединившего конечное с бесконечным, тленное – с вечным, земное – с небесным.

Спаситель принимает «облик раба», человека и внешне приниженного, зависимого простолюдина из порабощённого чужестранцами народа. Спасителю, когда он появляется на свет, даже не находится места в человеческом жилище. В те дни, исполняя указ римского императора Августа о переписи населения Иудеи, каждая семья должна была прийти в город, откуда родом её глава. Немало семейств происходило из рода Давидова, чьим городом считался Вифлеем, поэтому местные гостиницы были переполнены. Пришедшие в Вифлеем Мария и Иосиф смогли найти приют только в пещере, служившей хлевом, там Мария и родила Сына. Первыми о рождении Спасителя узнали тоже простые люди – пастухи. Именно они, а не мудрецы и священники, удостоились известия о Нём свыше и поспешили поклониться Ему.

Правитель Иудеи Ирод Великий узнал от пришедших в Иерусалим волхвов (астрологов) о рождении Мессии, Царя Иудейского – на это указывала таинственная звезда. Ирод, захвативший трон наперекор обычаю и воле народа, видел в Божественном младенце угрозу своей власти. Первосвященники сообщили правителю, что пророчества говорят о рождении Мессии в Вифлееме. Ирод послал туда волхвов всё разведать и доложить ему. Но, принеся Спасителю свои дары – золото как царю, ладан (смолу для благовонных курений) как Богу, смирну (ароматную мазь для натирания тела покойного) как смертному человеку, волхвы получили во сне повеление не возвращаться к Ироду и отправились на родину другим путём. Разгневанный Ирод отдал чудовищный приказ: уничтожить в Вифлееме и его окрестностях всех младенцев в возрасте до двух лет. Спасая Иисуса, его мать и Иосиф бегут в Египет – страну былого рабства иудеев.

О детских и юношеских годах Христа сведений почти нет.

В возрасте 30 лет Иисус принял крещение в водах реки Иордан у жившего в пустыне праведника и подвижника Иоанна, прозванного Крестителем. Так обозначен у иудеев (и у многих других народов) обряд погружения в воду, знаменующий очищение души от греха, подобное очищению тела водой.

После крещения Иисус удалился в пустыню, которая считалась у иудеев обиталищем смерти и злых сил: там нет воды, а потому нет жизни. В пустыне, не принимая пищи, Иисус провел 40 дней. Пост был с давних пор известен как средство подчинения плоти духу, а духа – Богу, и тем самым как победа над злом. Сын Божий преподал пример такой победы. По окончании поста началось открытое служение Иисуса Христа. Он отправился в странствие по Палестине, «проповедуя Евангелие Царствия Божия».

Проповедуя, Христос часто пользовался притчами – образными рассказами, в которых слушатель мог узнать себя. Евангельские притчи – не просто житейские иллюстрации некоторых нравственных истин, а обращение к совести человека: понимаешь ли ты, что происходит с тобой?

Притча– это иносказательный рассказ, в котором неявно присутствует ключ к разгадке некоторой тайны или поучение. Притча не навязывает мнение или оценку, она вообще не совместима с пассивным восприятием, в центре её – загадка, требующая раздумий, усилий ума и сердца. Притча – это язык, с помощью которого знакомые всем вещи открывают тайны неведомого мира .

Приход Мессии в мир сопровождался необыкновенными событиями, ими же была наполнена и его земная жизнь. Иисус совершил множество исцелений, однако не для того, чтобы славой целителя добиться популярности в народе. В случаях самых необыкновенных (исцеление прокажённых, воскрешение из мёртвых) он прямо запрещал рассказывать о том, что совершил. Иисус пришёл не затем, чтобы исцелять плотские болезни, а чтобы поразить корень всякого недуга – духовное зло. Но из милосердия и сострадания Он не мог отказать страждущим. Молва бежала впереди него, исцеления сделались частью его проповеди.

В те времена истинной причиной болезни считались личные грехи или грехи предков. «Прощаются тебе грехи твои», – говорил Иисус паралитикам, слепым, прокажённым, и люди исцелялись, одновременно принимая проповедь Христа.

Иудеи, попавшие под власть Рима, ждали Мессию как героя, который защитит и утвердит истинную веру на все времена. Тем труднее оказалось узнать Мессию в бродячем проповеднике из полуязыческой Галилеи.

Первыми отказались от Христа те, кто, по меркам мира сего, составлял элиту общества. Они принадлежали к разным религиозно-политическим течениям. Одно из таких ведущих течений представляли фарисеи .Они считали себя хранителями подлинных национально-религиозных традиций. Идейными противниками фарисеев были саддукеи .И фарисеев, и саддукеев, враждовавших друг с другом, отличало презрение к невежественному простонародью. Появление проповедника, которого считали сыном плотника из провинциальной Галилеи, было встречено ими в штыки. Фарисеи и саддукеи оказались главными гонителями Христа, а впоследствии и христиан. Они упорно «искали, где бы уловить его», не останавливаясь перед клеветой, подкупом, лжесвидетельством. Иисус предвидел это и несколько раз предупреждал учеников о том, что он будет предан, претерпит истязания, будет убит и на третий день воскреснет. Однако не слышат Его те, кто признал в нём Мессию.

Христос въезжает в Иерусалим. Вечерняя трапеза, которую Иисус совершил с учениками в канун иудейского праздника Пасхи, вошла в историю христианства как Тайная вечеря – последняя трапеза Иисуса и Его учеников, совершившаяся накануне распятия и крестной смерти Спасителя. На Тайной вечере Иисус последний раз вкусил пасхального агнца и вина, умыл ноги Своим ученикам, дал новую заповедь взаимной любви, установил Таинство Евхаристии (иначе Таинство Причащения, в котором верующий под видом хлеба и вина причащается Самого Тела и Крови Иисуса Христа во оставление грехов и в Жизнь Вечную), предсказал предательство Иуды и отречение Петра и беседовал с апостолами.

Основное внимание евангелисты уделяют последним дням земной жизни Иисуса Христа. В Посланиях апостолов смерть и воскресение Христа гораздо важнее всей Его предшествующей жизни. И в самих Евангелиях рассказ о событиях пасхального цикла занимает место, совершенно несравнимое с описанием предшествующих лет жизни Христа.

Страдания Христа начинаются с того момента, когда Он с апостолами направляется в Гефсиманский сад, находившийся за городом, чтобы провести последние часы своей жизни в молитве к Отцу. Христос молился, а апостолы в это время уснули. Во время молитвы кровь, как капли пота, стекала по лицу Христа. Это явление известно медикам. Если человек переживает состояние крайнего психического напряжения, то иногда (крайне редко) такое бывает. В подобном состоянии человек теряет слишком много сил. Именно во время молитвы Христа берут под стражу.

Иисуса, преданного его учеником Иудой, схватили стражники Синедриона – Совета старейшин, который управлял Иудеей во главе с первосвященником. Синедрион заседал в Иерусалиме, в его состав входил 71 судья. Иисуса привели в дом первосвященника и второпях судили, прибегая к лжесвидетельству и клевете. Римский прокуратор Понтий Пилат не видел за Иисусом вины, которую на него возлагал Синедрион: развращение народа, призыв к отказу платить подати кесарю, претензии на власть над иудейским народом. Однако первосвященник Каиафа настаивал на казни. И, в конце концов, Пилат дал согласие.

Первосвященники и служители вынесли Христу приговор: «по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим». Значит, даже те, кто отнюдь не симпатизировал проповеди Христа, отмечали, что Он приравнивал Себя к Богу, т. е. утверждал своё богоравное достоинство. В глазах правоверных иудеев, исповедующих строгое единство Бога, это действительно выглядело кощунством.

Голгофа – невысокий холм за стенами Иерусалима (сейчас в самом городе и весь застроен храмами) – была традиционным местом публичных казней. Именно для этого на вершине холма постоянно возвышалось несколько столбов. По обычаю приговорённому к распятию полагалось самому нести балку, служившую поперечной перекладиной креста. Такую балку нёс и Христос, в Евангелии она упоминается как крест. Но он слишком обессилел и не смог нести её до Голгофы.

До этого Христа уже один раз подвергли наказанию – бичеванию – ударам пятихвостым бичом со свинцовыми шариками на конце каждого ремня. Иисус получил 39 таких ударов, потому что иудейский закон запрещал наносить более 40 ударов – это считалось смертельной дозой. Закон был нарушен. Христа подвергли наказанию дважды, в то время как любое право, в т. ч. и римское, запрещает наказывать человека дважды за одно и то же деяние. Бичевание – первое и само по себе достаточно страшное наказание. После него выживал не каждый. Второе наказание – распятие. Видимо, Понтий Пилат действительно пытался отстоять жизнь Иисуса, и надеялся, что вид проповедника, избитого до полусмерти, удовлетворит толпу. Однако этого не случилось. Толпа требовала казни, и Иисуса повели на Голгофу. Избитый и обессилевший, он несколько раз падал по дороге, и напоследок стража заставила встретившегося им крестьянина по имени Симон взять крест и донести его до Голгофы. А на Голгофе Иисуса Христа распяли: ноги прибили к столбу, вкопанному в землю, а руки – к перекладине, которую он нёс на себе.

Что же такое распятие? Марк Тулий Цицерон в своих сочинениях называл эту казнь самой ужасной из всех казней, придуманных людьми. Во время распятия тело человека повисает на кресте таким образом, что точка опоры оказывается в груди. Когда руки подняты выше уровня плеч и человек висит, не опираясь на ноги, вся тяжесть верхней половины тела приходится на грудь. Из-за этого напряжения кровь приливает к мышцам грудного пояса и застаивается там. Мышцы постепенно деревенеют и сдавливают грудную клетку. Они не дают расширяться диафрагме, поэтому человек не может набрать в лёгкие воздуха и начинает задыхаться. Такая казнь могла длиться сутки и более. В большинстве случаев осуждённых просто привязывали, а иногда прибивали к кресту. Кованые гранёные гвозди вбивались между лучевыми костями руки, рядом с запястьем, и в ноги. В Евангелии сказано, что страдания Христа продолжались около шести часов. Чтобы ускорить казнь, стража или палачи нередко прибегали к такому приёму: распятому перебивали голени мечом. Человек терял последнюю точку опоры и задыхался. Стражники, охранявшие Голгофу в тот день, торопились закончить своё страшное дело до заката солнца, потому что после заката наступал великий праздник – иудейская Пасха, и тела трёх казнённых не должны были нависать над городом. В Евангелии от Иоанна отмечено, что воины перебили голени двум разбойникам, распятым вместе с Христом, но самого Христа не коснулись, ибо видели, что он уже мёртв. «Но один из воинов копьём пронзил ему рёбра, и тотчас истекла кровь и вода».

Иисуса успели снять с креста до захода солнца, наскоро обвили погребальными пеленами и уложили в гробницу – небольшую пещеру, высеченную в скале недалеко от Голгофы. Вход в гробницу завалили тяжёлым камнем и поставили стражу, чтобы ученики не выкрали тело. Прошли сутки и ещё одна ночь. Когда же наутро ученики Христа направились к гробнице, чтобы обмыть Его тело и завершить погребальные обряды, они обнаружили, что камень отвален, стражи нет, гробница пуста. Их сердца исполнились нового горя: мало того, что Учителя убили, теперь даже тело его исчезло. Но как раз в этот момент явился им ангел, который возвестил: «Христос воскрес!»

Евангелие описывает несколько встреч с воскресшим Христом. Он явился только тем, кто веровал и успел принять его.

Что же произошло на кресте и вслед за распятием? Христос неоднократно говорил, что именно ради этого момента он пришёл в мир. Последний враг, с которым сражается Христос, – это смерть. Для людей это означает, что отныне смерть человека становится не более чем эпизодом его жизни. Поскольку Христос нашёл путь выхода из смерти, то, если человек последует за Ним, образно говоря «ухватится за Его одежды», Христос проведёт его через коридоры смерти, и смерть окажется не тупиком, а просто дверью. Именно поэтому апостолы говорят, что смерть Иисуса Христа есть важнейшее событие в их личной жизни.

Рождение церкви

Слово «церковь» происходит от греческого «kiriake » – «дом Господень». Но в славянском и русском текстах Священного Писания «церковь» соответствует также греческому слову «ekklesia» – «собрание (призванных)». Главой Христианской Церкви считается сам Христос, церковь есть тело Его.

Вопреки ожиданиям Синедриона, смерть Иисуса из Назарета не остановила распространение Его проповеди. В Галилее, Самарии и в самом Иерусалиме сотни видевших и слушавших Иисуса поверили, что Бог, наконец, послал Своему народу Мессию, и старались жить согласно Его заповедям, поддерживая друг друга в вере. Созданные ими сообщества стали первыми ростками христианской церкви. Ранняя церковь состояла из отдельных общин. Каждая из них возглавлялась епископом (смотрителем), которому помогали пресвитеры (старейшины) и диаконы (слуги), позже диаконами стали называть священнослужителей низшего сана. Так было положено начало церковной иерархии.

В жизни ранней церкви и каждого её члена особое место занимали два таинства – крещение и евхаристия .Они и положили начало христианскому богослужению.

Крещение в христианстве происходит из обряда, который Иоанн Креститель исполнил над Иисусом в реке Иордан. Оно означало для того, кого крестят – крещаемого, – очищение от грехов прошлой жизни и вступление в Церковь. Таинство крещения во все времена совершается один раз на протяжении жизни. Вначале крещение проводилось на открытом воздухе, в ручьях и реках, позже – в специальных помещениях (крещальнях, или баптистериях).

Евхаристия (греч. «благодарение» ) – причащение, главное таинство Церкви, совершающееся в память о воскресении Христа. Во время этого таинства, по мнению христиан, происходит пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. Через причащение, считают христиане, возможно мистическое общение с Богом.

Конфликт с Римом

Вначале римские власти не усматривали разницы между иудеями и христианами. И те, и другие отказывались участвовать в жертвоприношениях местным богам и римскому императору, считавшемуся по законам империи равным богам. Таким образом, иудеи и последователи Христа оказывались нарушителями общегражданского законодательства.

Однако если в I в. римские власти не требовали, чтобы иудеи приносили жертвы богам Рима (римляне признавали и разрешали все национальные религии), то от христиан этого не требовали лишь в первые годы, пока не начали отличать их от иудеев. Затем христиан стали воспринимать как опасную секту, и Рим уже требовал от них отказаться от важнейшей из 10 заповедей: «Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других Богов пред лицом Моим». Почитать римских богов христиане не могли, и как только власти поняли это, начались гонения.

Для христиан гибель и мученичество становились актом благодарения, евхаристическим соединением с Христом. Память о жертвах сохранилась благодаря письменным памятникам раннего христианства – спискам мучеников, в которых указывались перенесенные ими страдания. Такие списки велись в местных церквах и назывались мартирологами (греч. «каталог свидетелей» ). Мартиролог стал основой церковного календаря.

Уже в конце II в. некоторые общины стали отмечать дни памяти христианских мучеников. При этом годовщина смерти того или иного мученика праздновалась как день его рождения, поскольку считалось, что именно в этот день он родился для новой вечной жизни.

По-видимому, тогда же появились первые христианские иконы (греч. «изображение» , «образ» ) – изображения Иисуса Христа, Богородицы, какого-либо святого, евангельского или церковно-исторического события. Догматически почитание икон было утверждено в VIII в., хотя церковное искусство, в том числе и иконопись, существовали с первых веков христианства.

Первые храмы

Вначале христиане посещали синагоги, но после разрыва с иудаизмом доступ туда оказался для них закрыт. Долгое время у христиан не было специальных культовых помещений, и молитвенные собрания проходили в самых разных местах, чаще всего в домах богатых верующих, но иногда в пустующих амбарах или ремесленных мастерских, а то и просто под открытым небом.

Христианские храмы называли по-разному: домами Божиими, божницами или церквами. Первые христианские храмы имели форму базилики (царский дом). В своём плане христианская базилика представляет собой прямоугольник, который в длину в два раза больше, чем в ширину. Внутреннее пространство базилики разделяется в длину двумя или четырьмя рядами колонн на три или пять продолговатых частей, которые называются нефами . На восточной стороне прямоугольника, по числу нефов, устроено соответствующее количество (три или пять) алтарных полукружий. В противоположной алтарным полукружиям части базилики помещается притвор и портик, составленный из колонн. Средний неф шире и выше боковых, и между его колоннами, в стенах, над кровлей боковых нефов, помещаются окна, которые освещают базилику. В последующее время базиличный тип храма долго сохраняется на Западе (до XI в.) и приобретает новые черты: здание приняло форму латинского креста, появились купола, как правило, одного диаметра. На Востоке базилика в дальнейшем была вытеснена крестово-купольным храмом.

При римском императоре Константине I Великом (306–337) Церковь развернула интенсивное строительство храмовых зданий, т. к. именно этот император объявил христианство государственной религией. С его времени государственные учреждения, законы, военная служба стали ориентироваться на требования, которые заключаются в христианстве. Так, в частности, в 315 г. Константин отменил казнь через распятие. На Босфоре Константин основал новую столицу империи, которую одновременно освящали в соответствии с языческими и христианскими обрядами, назвав её Константинополем. Сам Константин принял крещение незадолго до смерти. История присвоила ему имя Великого. Церковь за великие заслуги именует его равноапостольным.

Одна из заслуг Константина – созыв I Вселенского Собора в городе Никее в 325 г. Вселенские Соборы – это собрания высшего духовенства и представителей поместных христианских Церквей, на которых формулировались и утверждались основы христианского вероучения, формировались канонические богослужебные правила, оценивались различные богословские концепции и осуждались ереси. До разделения Церквей на Западную (католическую) и Восточную (православную) в 1054 г. было проведено семь Вселенских Соборов. После разделения Церквей общехристианские Соборы не проводились, хотя Католическая Церковь называет Вселенскими созываемые ею соборы.

Тайна христианских символов

Христианское искусство изначально было очень символичным. Символ в христианском искусстве соединяет два мира – видимый и невидимый (естественный и сверхъестественный). В жестокие времена гонений первые христиане узнавали друг друга по этим тайным знакам. Тайна символа есть одновременно умолчание и раскрытие его глубокого смысла.

Рыба – один из самых ранних и наиболее распространённых символов, олицетворяющих самого Христа. Греческое слово «рыба» состоит из букв, которые складываются в следующую фразу: «Иисус Христос Божий Сын Спаситель», а это и есть то, во что верят христиане, за что отдавали свою жизнь первохристианские мученики.

Агнец известен со времён Ветхого Завета. Обряд иудейской Пасхи включал заклание и вкушение пасхального агнца (молодого первородного ягнёнка без «пятна и порока»). Так было заповедано евреям Богом накануне их Исхода из египетского плена, а потом это вошло в празднование Пасхи как воспоминание об Исходе. Постепенно агнец становится символом искупления, смирения, кротости и послушания Христа. Вначале Христа изображали в виде агнца, а в VII в. Трулльский собор постановил «писать Христа в человеческом образе».

Голубь – образ, также пришедший в христианское искусство из Ветхого Завета. В книге Бытия рассказывается, как голубь принёс Ною зелёную ветвь и этим оповестил его об окончании всемирного потопа и о том, что Божий гнев сменился на милость. С тех пор голубь с оливковой ветвью в клюве стал символом мира.

Павлин – символ бессмертия, поэтому изображение этой птицы часто встречается на надгробных памятниках.

Феникс – птица волшебная, пришедшая из древних египетских мифов. Согласно легенде, она умирает раз в 500 лет, сжигая себя на жертвенном огне, и каждый раз вновь возрождается из пепла. Для христиан этот символ был напрямую связан с воскресением Христа и воспринимался как образ грядущего воскресения мёртвых.

Виноградная лоза – евхаристический образ, а также символ божественного избранничества. Виноград в Священном Писании является символом Земли обетованной, которую дал Бог своему избранному народу в удел. Виноградное вино на Тайной вечере становится Кровью Христовой, которую Иисус отдаёт за жизнь мира, в искупление грехов.

Лилия – символ невинности и чистоты, символ любящей Бога души. По преданию, архангел Гавриил в день Благовещения пришёл к Деве Марии с белой лилией, которая с тех пор стала символом Богоматери, Её чистоты, невинности и преданности Богу.

Якорь – с раннехристианских времен знак надежды и спасения.

Добрый пастырь – такое название получило изображение Христа в образе юноши с овечкой на плечах.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Итак, сегодня мы с вами празднуем Пятидесятницу. Сегодня мы вспоминаем событие, которое стало как бы последней точкой в евангельской истории. В истории, которая начинается с Благовещения, потом Рождество, потом Обрезание, Сретение, Крещение, служение Иисуса, проповедь Его, вход Господень в Иерусалим, Страстная неделя, Страстная Пятница, Крест, Пасха, Воскресение Господне, Вознесение Его - и вот Пятидесятница. Эту историю можно было бы назвать историей спасения человека, если бы эта история спасения человека на этом заканчивалась. Заканчивается этим событием евангельская история, но не история спасения, не то, что бы мы назвали Священной историей, историей взаимоотношений человека с Богом. Эти взаимоотношения еще продолжаются. Но вот чтобы понять, что значит для нас это событие Пятидесятницы, почему именно это событие является как бы последней точкой, завершающим штрихом, - мы должны начать очень издалека.

Я в некоторой растерянности, потому что говорить надо буквально от сотворения мира. Бог создает этот мир для человека. Бог создает человека как венец творения. Он хочет, чтобы человек стал сыном Божьим, Он хочет, чтобы человек стал оплотом, чтобы человек стал Богом, чтобы человек разделил радость бытия, чтобы человек стал причастником Божественной жизни, - Он хочет, чтобы человек стал Богом. Для этого, наверное, человек должен через что-то пройти, чему-то научиться, таков замысел Божий. Однако человек хочет достичь всего этого сам. Он, как ему кажется, не нуждается для этого в Боге. Он хочет, как сегодня говорят, - знаете, с уважением так говорят: «Он всего достиг сам! Он добился всего сам!» - вот человек сам хочет всего добиться. Происходит то, что мы называем грехопадением. Человек отсекает себя от живого источника жизни, от источника вечной жизни. Человек оказывается вне общения с Богом. Казалось бы, опомниться, осознать глубину произошедшего, покаяться! Нет. Человек упорствует в грехе, человек говорит - люди говорят: «Давайте построим башню до небес! Давайте сделаем себе имя!» - как современно звучит, правда? Мы знаем, чем это закончилось: это привело к разделению человеческого рода, это привело к постоянным войнам. Но человек не может успокоиться, не может угомониться; по всему миру, где появляются человеческие цивилизации, строят пирамиды - пытаются достроиться до Небес. Пирамиды в Африке, пирамиды в Южной Америке, пирамиды в Азии, пирамиды в Индии, пирамиды в Таиланде - пирамиды везде. Человек рвется к небесам, человек хочет сделать себе имя. Вспомните Библейскую историю, вспомните историю Древнего мира, посмотрите на новейшую историю - все то же самое: человек пытается сделать себе имя и построить башню до небес; последняя сейчас в Эмиратах строится, уже, говорят, за 700 метров перевалила - но это не важно, суть не в этом. Суть в том, что это все бессмысленно! Это все - богоборчество. Это звучит очень современно, это звучит по-человечески, весь мир сегодня живет этим, - но это богоборчество, это безбожие, как бы мы это ни прикрывали, как бы мы это ни пытались замаскировать. Этим живет весь мир. К сожалению, этим живут и люди, которые называют себя верующими. Этим живут и люди церковные; этим же озабочены целые церковные сообщества тоже: сделать себе имя, превознестись над другими, «построить башню до Небес».

Но вот Бог через Евангельскую историю открывает нам, что все это должно делаться по-другому. Сын Божий рождается не в одном из мировых центров культуры, не в центрах человеческих цивилизаций. Он рождается не во дворцах - там, где «делают себе имя». Он рождается не там, где строят пирамиды. Он рождается на задворках Римской империи, в хлеву, на скотном дворе. Его первая постель - это кормушка для скота. Он рождается как беззащитный младенец, отдающий Себя в руки людей. Он входит в нашу жизнь. Помните, как пророк Исайя еще за сотни лет до того, как Христос родился, говорит о Нем: «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит». Он идет смиренно, как нищий проповедник, по этой земле. Он несет в этот мир любовь, жертвенную любовь. Он отдает Себя на Крест за нас. За наше превозношение, за то, что мы делаем себе имя, за то, что мы пытаемся построить башню до небес, - Он за нас умирает. Он за нас умирает и -действительно - становится башней до Небес. Он воскресает и восходит на Небеса вместе с нашей человеческой плотью. И даровав Духа Святого, Он объединяет людей, говорящих на разных языках, живущих в разных странах, принадлежащим к разным традициям и разным культурам. Вот как достигают Небес. А не так, как это делают люди.

И сегодня, совершая этот праздник, мы, называющие себя христианами, мы, считающие себя верующими в Бога, верующими в Иисуса Христа, должны задуматься: а мы как живем? Мы каким духом живем? Живем ли мы евангельским духом - вот этим духом смирения, духом жертвенной любви, духом единения, или мы, как и все, живем духом князя мира сего, строя башни до Небес и стараясь сделать себе имя? Давайте задумаемся об этом, - в этом смысл этого праздника. Этот праздник, это событие - откровение. Откровение о том, в чем смысл вообще всей человеческой истории; для чего Бог создал человека, и как это можно осуществить, каков путь на Небо, каков путь к Богу, как человек может стать Богом.

Проделанный анализ заставляет нас заключить, что человеческая культура обречена на непрерывное сокрытие своего собственного происхождения из коллективного насилия. Такое понимание культуры позволяет выделить и понять как сами последовательные стадии культурного комплекса, так и переход от предыдущей стадии к последующей - переход через посредство кризиса аналогичного тем, следы которых мы находим в мифах и следы которых мы находим в истории в те эпохи, когда гонения нарастают.

Именно в периоды кризиса и диффузного насилия грозит распространиться подрывное знание, но всякий раз оно само падает жертвой виктимных или квазивиктимных перестроек культуры, происходящих при пароксизмах беспорядка.

Эта модель остается действенной и для нашего общества - она даже более действенна, чем всегда, - и однако ее недостаточно, чтобы объяснить то, что мы называем нашей историей. Наша дешифровка гонительских репрезентаций внутри нашей собственной истории (даже если завтра она не будет распространена на всю мифологию) уже является крупным поражением культурного сокрытия - поражением, которое могло бы очень быстро превратиться в разгром. Либо куль тура совсем не то, что я о ней говорю, либо питающая ее сила сокрытия в нашей вселенной сочетается с некоей второй силой, которая противодействует первой и стремится разоблачить незапамятную ложь.

Эта сила разоблачения37 существует, и мы все знаем, что она существует, но вместо того, чтобы видеть в ней то, о чем я говорю, большинство из нас, напротив, видит в ней главную силу сокрытия. Это самое большое недоразумение нашей культуры, и оно неизбежно рассеется, если мы наконец признаем в мифологиях максимум той самой гонительской иллюзии, чьи ослабленные эффекты мы уже дешифруем внутри нашей собственной истории.

Эту разоблачительную силу образует Библия как ее определяют христиане - то есть соединение Ветхого и Нового Заветов. Именно она позволила нам дешифровать те гонительские репрезентации, которые мы уже научились дешифровывать, и она же в эту самую минуту учит нас дешифровывать все остальные - то есть всю религию в ее целостности. На этот раз победа будет настолько решительной, что приведет к разоблачению и самой той силы, которая стала причиной этой победы. Евангелия разоблачат сами себя как универсальная разоблачающая сила.

Однако на протяжении столетий все самые влиятельные мыслители твердят нам, что Евангелия - такой же миф, как и все остальные, и они сумели убедить в этом большинство людей. Действительно, в центре Евангелий стоят страдания Христа - то есть та же самая драма, что и во всех мировых мифологиях. Как я попытался показать, точно так же обстоит дело со всеми мифами вообще. Подобная драма всегда нужна, чтобы порождать новые мифы - то есть чтобы представлять ее самое в перспективе гонителей. Но эта же самая драма нужна и для того, чтобы представить ее в перспективе жертвы, твердо решившей отвергнуть гонительские ил люзии, - то есть эта же самая драма нужна, чтобы породить тот единственный текст, который может положить конец всякой мифологии.

Чтобы завершить это грандиозное предприятие, которое действительно завершается на наших с вами глазах, которое вот-вот навсегда разрушит правдоподобность мифологической репрезентации, нужно противопоставить силе этой репрезентации (а эта сила весьма реальна, раз она ис- покон веков удерживает человечество под своей властью) еще большую силу - силу правдивой репрезентации.

Нужно, чтобы репрезентируемое событие было тем же самым - иначе Евангелия не смогли бы опровергнуть и дискредитировать пункт за пунктом все характерные для мифологий иллюзии, которые одновременно являются и иллюзиями участников Страстей38.

Мы прекрасно видим, что Евангелия отвергают гонение. Но мы не догадываемся, что, отвергая его, они демонтируют его механизм - и тем самым человеческую религию как целое и происходящие из нее культуры. Все символические устои, которые сейчас зашатались вокруг нас, - это неузнанный нами плод гонительской репрезентации. Сейчас хватка этих форм разжимается, их способность внушать иллюзии слабеет именно потому, что мы всё лучше выявляем механизмы козла отпущения, на которых эти формы держатся. Однажды выявленные, эти механизмы перестают работать; мы всё меньше верим в виновность жертв, которая требуется для работы этих механизмов, а лишенные поддерживающей их пищи институты, происходящие из этих механизмов, один за другим рушатся вокруг нас. Сознаем мы это или нет, но отвечают за это разрушение Евангелия. Попытаемся это показать.

Изучая рассказ о Страстях, поражаешься той роли, какую играют в нем цитаты из Ветхого Завета, в особенности из Псалмов. Первые христиане относились к этим ссылкам серьезно, и на протяжении всех Средних веков так называемая «аллегорическая» или «фигуральная» интерпретация служила более или менее удачным продолжением и расширением этой новозаветной практики. Современные критики, как правило, не видят здесь ничего интересного - и они глубоко ошибаются. Они считают, что эти цитаты введены с риторической или тактической целью: евангелисты предлагают сильную теологическую инновацию и свои нововведения хотят сделать более респектабельными, укрыв их по возможности престижем Ветхого Завета; пытаясь сгладить неслыханность безмерного прославления Иисуса, они помещают свои слова под покров авторитетных текстов.

Действительно, может показаться, что Евангелия чрезмерно подчеркивают пассажи псалмов, а иногда даже обрывки фраз, настолько (казалось бы) малоинтересные сами по себе и настолько плоские, что их присутствие в евангельском тексте, на наш взгляд, их собственным смыслом не оправдано.

Какой мы, например, должны сделать вывод, когда Иоанн (15,25) торжественно приводит по поводу осуждения Иисуса такую вот фразу: «возненавидели Меня без причины» (Пс 34, 19*39)? И евангелист на этом сближении настаивает. Он сообщает нам, что враждебное сборище, участвующее в Страстях, собралось, «да сбудется слово, написанное в законе». Неловкость этой стереотипной формулы усиливает наши подозрения. Разумеется, есть несомненная связь между этим псалмом и тем, как Евангелия рассказывают о смерти Иисуса, но фраза эта так банальна, ее применение так очевидно, что мы не понимаем, зачем ее подчеркивать.

Такое же впечатление на нас производят слова Иисуса у Луки: «...должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен» (Лк 22, 38; Мк 15, 28). На этот раз цитата взята не из псалма, а из 53-й главы Исайи. Какой глубокой мысли могут соответствовать ссылки такого типа? Мы этого не видим и потому приписываем евангелистам те заурядные мотивы, которыми полон наш собственный мир.

На самом же деле, эти две короткие фразы весьма интересны и сами по себе и по отношению к рассказу о Страстях, но чтобы это понять, нужно понять, что в Страстях решается участь господства гонительской репрезентации над всем человечеством. В этих фразах, по видимости слишком банальных, чтобы иметь хоть какое-то значение, сформулирован просто-напросто отказ от магической каузальности и отказ от стереотипных обвинений. Это отказ от всего, что гонительские толпы принимают с закрытыми глазами. Именно так все фиванцы без раздумий соглашались с предположением, будто Эдип виновен в чуме, поскольку совершил инцест; именно так египтяне бросили в темницу несчастного Иосифа, поверив россказням стареющей соблазнительницы, вцепившейся в добычу. Настоящие египтяне только так себя и ведут, а в плане мифологии мы все остаемся настоящими египтянами, особенно если вспомнить Фрейда, который искал в Египте истину иудаизма. Модные сейчас теории все остаются языческими в своей приверженности к отцеубийству, инцесту и т. п., в своей слепоте по отношению к лживости стереотипных обвинений. Мы очень отстаем от Евангелий и даже от Книги Бытия.

Толпа из Страстей тоже сразу соглашается со смутными обвинениями, выдвинутыми против Иисуса. В их глазах Иисус стал той самой причиной, допускающей коррективное вмешательство у каким в данном случае служит распятие, - причиной, которую все любители магического мышления кидаются искать при малейшем признаке беспорядка в их маленьком мирке.

Две наши цитаты подчеркивают непрерывность между толпой Страстей и гонительскими толпами, уже заклеймен ными в псалмах. Ни Евангелия, ни Псалтырь не разделяют жестоких иллюзий этих толп. Обе цитаты пресекают всякое мифологическое объяснение. Они выкорчевывают это дерево, так как виновность жертвы - главная пружина виктимного механизма. При этом мы не должны путать евангельское устранение мифологической виновности жертвы с ее видимым отсутствием в эволюционно поздних мифах, которые обрабытывают или утаивают сцену убийства: евангельское искоренение по сравнению с мифологическими уловками в стиле Бальдра или куретов - это то же самое, что полное удаление опухоли по сравнению с «магнетическими» пассами деревенского знахаря.

Гонители всегда верят в правоту своего дела, но на самом деле они возненавидели без причины. Отсутствие причины в обвинении - вот то, чего гонители никогда не видят. Поэтому сначала нужно разобраться именно с этой их иллюзией, чтобы вытащить всех этих несчастных из их невидимой тюрьмы, из того темного подполья, в котором они томятся и которое принимают за самый великолепный дворец.

Для этого беспрецендентного дела Евангелий, то есть для отмены, упразднения, аннулирования гонительской репрезентации, Ветхий Завет служит неистощимым источником законных ссылок. Новый Завет говорит о своей зависимости от Ветхого и ссылается на него с полным на то основанием: оба они участвуют в одном деле. Инициатива исходит от Ветхого, но только Новый Завет доводит ее до конца и завершает решительным и окончательным образом.

В покаянных, прежде всего, псалмах мы видим, что слово дается не гонителям, а жертвам, не тем, кто творит историю, а тем, кто ее претерпевает. Жертвы не просто говорят, но кричат во весь голос в самый момент гонений, когда окружившие их враги готовятся их поразить. Иногда эти враги еще сохраняют животный, чудовищный облик, какой они имели в мифах, - это свора собак, стада быков, «сильные звери Басаана» (Пс 22,13). И однако эти тексты порывают с мифологией, как прекрасно показал Раймунд Швагер: они все сильнее отвергают сакральную амбивалентность, возвращают жертве ее человечность и разоблачают произвольность обращенного против нее насилия40.

Та жертва, которая говорит в псалмах, конечно же, кажется не слишком «моральной», недостаточно «евангелической» апостолам нашей современности. Наши гуманисты смущены и шокированы. Ведь этот несчастный тем, кто его ненавидит, чаще всего отвечает ненавистью же. Поэтому мы сетуем на эскалацию насилия и бессильной злобы (ressenti- ment), «столь характерной для Ветхого Завета». Мы привыкли здесь видеть особенно ясный симптом печально известной злобности Бога Израиля. Вслед за Ницше мы привыкли находить в этих псалмах изобретение всех дурных чувств, которыми мы заражены, - самоуничижение и бессильную злобу. Этим злобным псалмам мы охотно противопоставляем прекрасную ясность мифологий, особенно греческой и германской. Действительно, сильные своей правотой, убежденные, что их жертва действительно виновна, гонители не имеют причин терять невозмутимость.

В псалмах жертва раздражает, это правда. Она даже вызывает досаду по сравнению, например, с Эдипом, которому хватает хорошего вкуса, чтобы воссоединиться с великолепной классической гармонией. Посмотрите, с каким искусством, с какой тонкостью в выбранный им самим момент он занимается самокритикой. Он вносит в нее энтузиазм пациента на психоаналитической кушетке или старого большевика на московском процессе. Он и впрямь служит моделью для предельного конформизма современности, образующего единое целое с громокипящим авангардизмом. Наши интеллектуалы так стремятся в рабство, что сталинизиро- вались в своих кружках еще до того, как появился сталинизм. Поэтому стоит ли удивляться, что они прождали больше пятидесяти лет, чтобы задуматься о самых больших гонениях в человеческой истории. Мы учимся хранить молчание в лучшей из школ - в школе мифологии. Между Библией и мифологией мы всегда выбираем не задумываясь. Мы сначала классицисты, затем романтики, примитивисты когда потребуется, модернисты с энтузиазмом, неопримитивисты, когда устаем от модернизма, всегда гностики и никогда - последователи Библии.

Магическая каузальность составляет с мифологией единое целое, поэтому нельзя переоценить важность ее отрицания. А Евангелия безусловно знают, что делают, поскольку повторяют это отрицание в каждом удобном случае. Они даже вкладывают его в уста Пилата, который, допросив Иисуса, заявляет: «Я никакой вины41 не нахожу в нем» (Ин 18, 38; Лк 23, 4). Пилат еще не подпал под влияние толпы, и в нем еще говорит судья, воплощение римского права, юридической рациональности, который пусть уклончивым, но показательным образом склоняется перед фактами.

Но что же экстраординарного, спросят у нас, в этой библейской реабилитации жертв? Разве это не расхожая монета, разве не восходит она к самой глубокой древности? Разумеется. Но такие реабилитации всегда были делом группы, противостоящей другой группе. Реабилитированную жертву никогда не покидали сторонники, и пламя сопротивления никогда не угасало. Истину не удавалось заглушить. Вот здесь-то и крылась ошибка, вот поэтому-то гонительскую, мифологическую репрезентацию никогда не удавалось по- настоящему подорвать или даже поставить под угрозу.

Расмотрим, например, смерть Сократа. «Истинная» философия не замешана в это дело. Она не заражена механизмом козла отпущения, и значит, в мире по-прежнему сохра няется сколько-то истины. Но в момент смерти Христа истины нет нигде. Даже у самых любимых учеников нет ни слова, ни жеста, чтобы противостать толпе. Они буквально поглощены ею. Евангелие от Марка сообщает, что Петр, предводитель апостолов, публично отрекся от учителя. В этом предательстве нет ничего анекдотического, и оно не имеет никакого отношения к психологии Петра. Тем фактом, что даже сами ученики не смогли воспротивиться эффекту козла отпущения, выявляется всевластие гонительской репрезентации над человеком. Чтобы по-настоящему понять, что тут собственно происходит, едва ли не стоило бы включить и учеников в число тех сил, которые, несмотря на свои обычные разногласия, пришли к согласию, чтобы осудить Христа. Это все те силы, которые способны смерть осужденного наделить значением. Их несложно перечислить. Это всегда одни и те же силы. Мы встречаем их в охоте на ведьм или в великих тоталитарных регрессиях современного мира. Во-первых, имеются религиозные лидеры, затем лидеры политические, и главное - толпа. Все эти люди участвуют в действии, сперва разрозненно, затем все более совместно. Отметьте, что эти силы вступают в действие в порядке их значимости - начиная с самой слабой и кончая самой сильной. У заговора религиозных вождей есть символическая значимость, но мало реальной. Ирод играет еще менее важную роль. Видимо, Лука (и только он) включил его в рассказ о Страстях из нежелания пропустить хоть какую-нибудь из властей, способных усилить приговор, вынесенный Иисусу.

Пилат - единственный обладатель настоящей власти, но толпа стоит и над ним. Стоит ей мобилизоваться, она побеждает абсолютно, тащит институты за собой, принуждает их раствориться в себе. То есть перед нами единодушие коллективного убийства, порождающее мифологию. Толпа - это группа в расплавленном состоянии, община, которая буквально разлагается и заново собраться может только за счет своей жертвы, своего козла отпущения. Все условия максимально благоприятны для порождения неколебимых гонительских репрезентаций. И однако Евангелия сообщают нам нечто совершенно иное.

Евангелия приписывают Пилату стремление сопротивляться вердикту толпы. Может быть, это нужно, чтобы вызвать к нему симпатию, а к еврейским властям, наоборот, антипатию? Разумеется, многие именно так и считают, и они сами образуют целую толпу - те, кто всё в Новом Завете хотел бы объяснить самыми низменными побуждениями. Это действительно толпа нашего времени, а может быть, и вечная толпа. И они как всегда неправы.

Пилат в конце концов присоединяется к своре гонителей. Тут опять-таки дело не в «психологии» Пилата, а в том, чтобы подчеркнуть всевластие толпы, показать, как верховная власть, несмотря на поползновения к сопротивлению, вынуждена уступить толпе.

У Пилата, впрочем, нет собственного интереса в этом деле. Иисус в его глазах ничего не значит. Иисус - персонаж слишком незначительный, чтобы человек из мира политики стал ради его спасения рисковать мятежом. Решение Пилата дается ему слишком легко и, значит, само по себе не может как следует проиллюстрировать подчинение верховной власти толпе и доминирующую роль толпы в той точке предельного кипения, когда включается механизм козла отпущения.

Как раз для того, чтобы сделать решение Пилата менее легким и тем самым более показательным, Иоанн, я полагаю, и вводит фигуру жены42. Встревоженная сновидением и потому вставшая на сторону Иисуса, эта женщина дает своему мужу совет, предполагающий сопротивление толпе. Иоанн хочет показать Пилата, раздираемого двумя влияниями, двумя полюсами миметического притяжения - с од ной стороны, женой, которая хотела бы спасти невинного, а с другой, толпой, даже и не римской, полностью анонимной и безличной. Никто не мог бы быть более близким Пилату, более тесно связанным с его собственным существованием, чем его жена. Никто не смог бы оказать на него больше влияния, тем более что она умело затронула струну религиозного страха. И тем не менее победила толпа. Нет ничего важнее этой победы, ничего более значимого для разоблачения виктимного механизма. Позже мы увидим, что Евангелия изображают аналогичную победу толпы в другой сцене коллективного убийства - в обезглавливании Иоанна Крестителя.

Было бы серьезной ошибкой счесть, что эта толпа состоит лишь из представителей низших классов; нет, она не представляет лишь «народные массы». Элиты составляют ее часть, и не следует обвинять Евангелия в социальном высокомерии. Чтобы понять, из кого состоит эта толпа, достаточно еще один раз обратиться к цитатам из Ветхого Завета; именно там следует искать самый авторитетный комментарий к евангельскому смыслу.

В четвертой главе Деяний апостолов, в книге почти евангельского характера, когда Петр, отпущенный синедрионом, воссоединяется с остальными апостолами, они, собравшись вместе, произносят длинную цитату из псалма, который описывает единодушно враждебный прием, оказанный Мессии властями мира сего:

Что мятутся языки, и народы замышляют тщетное? Восстали цари земные, и князи собрались вместе на господа и на Христа его. Ибо поистине собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с языками и народом израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой (Деян 4, 25-28).

И здесь современный читатель снова недоумевает, зачем введена эта цитата. Он этого не понимает и потому снова предполагает какую-нибудь тривиальную заднюю мысль. Наверное, дело просто в том, чтобы облагородить бесславную смерть Иисуса, снабдить грандиозной оркестровкой довольно незначительную казнь обычного проповедника из Галилеи.

То есть только что мы обвиняли Евангелия в высокомерном презрении к гонительской толпе - и вот теперь подозреваем их в излишнем возвышении этой самой толпы ради восхваления своего героя. Чему же верить? Нужно отказаться от такого рода спекуляций. По отношению к Евангелиям систематическое подозрение никогда не дает интересных результатов. Нужно вернуться к вопросу, который руководит всем нашим исследованием.

Как отражены в данном тексте гонительская репрезентация и лежащее в ее основе единодушное насилие? В Евангелиях они категорически ниспровергаются в момент своей наибольшей интенсивности - в момент единодушия сил, способных основать эту репрезентацию. Перед нами не просто фактически успешное их ниспровержение, но сознательное желание ниспровергнуть всякую гонительскую мифологию и сообщить об этом читателю. Стоит это понять, и значимость псалма становится очевидна. Именно все эти силы псалом и перечисляет. Суть здесь в сочетании народного кипения, с одной стороны («мятутся языки»), а с другой стороны - царей и князей, то есть властителей. Именно это сочетание и оказывается непреодолимым везде, кроме как в Страстях Христа. Тот факт, что этот грозный альянс осуществляется в сравнительно небольших масштабах и в глухой провинции Римской империи, ничуть не умаляет значимости Страстей, которые являют собой поражение гонительской репрезентации и дают образец такого поражения.

Этот альянс остается непобедимым в плане грубой силы, но он, тем не менее, согласно псалму, «тщетен», поскольку не может навязать свою точку зрения. Он без особого труда посылает Иисуса на смерть, но он не побеждает в плане зна чений. Малодушие учеников в Страстную пятницу сменяется их стойкостью в Пятидесятницу, и память о смерти Иисуса будет храниться с совершенно иным значением, нежели то, какого хотели вступившие в альянс силы, - со значением, которое, разумеется, не сможет сразу установиться во всей своей неслыханной новизне, но которое постепенно проникает в евангелизированные народы, научая их постепенно выявлять вокруг себя гонительские репрезентации и их отвергать. Посылая Иисуса на смерть, эти силы попадают даже в своеобразную ловушку, поскольку в рассказе о Страстях черным по белому выписан их вечный секрет, раскрытый уже в Ветхом Завете - в только что разобранных цитатах и во многих других пассажах. Механизм козла отпущения выходит на ослепительный свет; он делается предметом самой оглушительной гласности, самой известной в мире вещью, самым распространенным знанием, и именно это знание люди выучиваются - медленно, очень медленно, поскольку они не особо сообразительны - подставлять на место гонительской репрезентации.

Чтобы окончательно освободить людей, именно это знание служит универсальной схемой демистификации - сначала квазимифов нашей собственной истории, а затем, очень скоро, оно же поможет сокрушить все мифы на земле, ложь которых мы отчаянно защищаем не потому, что в них верим, но чтобы укрыться от библейского откровения, готового заново восстать из обломков мифологии, с которой мы его давно смешали. Тщетные замыслы народов сегодня очевиднее, чем всегда, но Мессии легче легкого их расстроить. Чем более сильную иллюзию они внушают нам сегодня, тем более смехотворными покажутся завтра.

Таким образом, суть, так и не понятая ни теологией, ни гуманитарными науками, - это поражение гонительской репрезентации. Чтобы это поражение сделать максимально значимым, оно должно было произойти в условиях максимально трудных, максимально неблагоприятных для исти- 12

Зак. 3240 ны, максимально благоприятных для производства новой мифологии. Именно поэтому евангельский текст неустанно подчеркивает беспричинность приговора, вынесенного праведнику, и одновременно безупречное единство гонителей, то есть тех, кто верит или будто бы верит в наличие и безупречность причины, вины, обвинения и кто пытается навязать эту веру всему миру.

Тратить время, подобно некоторым современным комментаторам, и допытываться, почему ответственность в Евангелиях распределена среди разных персонажей Страстей так неравномерно, - значит с самого начала неверно понимать истинную цель рассказа. Подобно вечному Отцу, Евангелия не взирают на лица, и единственный действительно интересный для них факт - это единодушие гонителей. Все маневры современных комментаторов, которые стремятся изобличить антисемитизм, элитизм, антипрогрессизм и не знаю какое еще преступление, в котором Евангелия виновны по отношению к своей жертве, невинному человечеству, интересны лишь своей символической прозрачностью. Авторы этих маневров не видят, что их самих интерпретирует тот текст, с которым они всегда надеются раз и навсегда рассчитаться. Среди тщетных замыслов народов нет более смехотворного, чем этот.

Есть тысяча способов не видеть того, о чем говорят Евангелия. Когда психоаналитики и психиатры обращаются к изучению Страстей, они легко находят в единодушии гонителей отражение «паранойи, характерной для первых христиан», следы «комплекса преследования». Они уверены в своем диагнозе, так как за ними стоят самые надежные авторитеты, все Марксы, все Ницше и все Фрейды, в этом случае пришедшие к согласию - к согласию исключительно в том пункте, который нужен, чтобы уличить Евангелия.

Никогда этот же тип объяснения не приходит тем же психоаналитикам в голову по отношению к процессам о колдовстве. В этом случае они обращают оружие не против жертв, а против гонителей. Поздравим их с такой сменой мишени. Достаточно воспринять гонение как реальное, чтобы увидеть гнусность и смехотворность психоаналитических тезисов применительно к реальным жертвам, к реальному коллективному насилию. Комплексы преследования конечно же существуют, и они даже вполне себе существуют в приемных наших врачей, но равным образом существуют и сами преследования и гонения. Единодушие гонителей может быть всего лишь паранойяльным фантазмом, особенно у привилегированных обитателей современного Запада, но это также и феномен, время от времени встречающийся в реальности. Наши вундеркинды фантазма ни минуты не колеблются, отметьте, в применении своих принципов. Они всегда заранее знают, что за пределами нашей собственной истории нет ничего кроме фантазмов - нет ни одной реальной жертвы.

Повсюду перед нами одни и те же гонительские стереотипы, но никто этого не замечает. Еще раз: выбор нашей обычной интерпретации предопределен внешней оболочкой текста - в одном случае исторической, в другом - религиозной, а не его собственной природой. Мы натыкаемся на невидимую границу, проходящую через нашу культуру - по сю ее сторону мы допускаем возможность реального насилия, а по ту сторону - не допускаем и заполняем возникающий из-за этого вакуум всеми абстракциями псевдоницшеанства под отменяющим всякую реальность лингвистическим соусом. Все яснее становится, что вслед за немецким идеализмом все аватары современной теории - всегда лишь образчики крючкотворства, необходимого, чтобы помешать демистификации мифологий, образчики новых машин для замедления прогресса библейского откровения. *

Если Евангелия разоблачают, как я предполагаю, механизм козла отпущения, не обозначая его, разумеется, тем же термином, что и мы, но не пропуская ничего из того, что нужно о нем знать, чтобы защититься от его скрытых эффектов, чтобы замечать его везде, где он прячется, и особенно в нас самих, то, значит, мы должны там отыскать все, что мы выявили по отношению к этому механизму на предыдущих страницах, и прежде всего - его бессознательную природу.

Без этой бессознательности, то есть без искренней убежденности в виновности своей жертвы, гонители не дали бы себя запереть в темнице гонительской репрезентации. Это тюрьма, стен которой они не видят, рабство, тем более полное, что они его принимают за свободу, ослепление, которое считает себя проницательностью.

Есть ли в Евангелиях понятие бессознательного? Это слово там не встречается, но саму идею современный разум сразу бы там распознал, не будь он перед этим текстом парализован и связан лилипутскими нитями традиционного благочестия и антиблагочестия. Фраза, дающая определение гонительской бессознательности, встречается в самом центре рассказа о Страстях, в Евангелии от Луки - это знаменитые слова «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк 23, 34).

Христиане подчеркивают доброту Иисуса, выразившуюся в этих словах. И все было бы прекрасно, если бы такое подчеркивание не заслоняло собственно содержание этой фразы. Чаще всего это содержание едва замечают. Видимо, его считают маловажным. Короче говоря, эту фразу комментируют так, словно желание простить не достойных прощения палачей подвигло Иисуса изобрести для них извинение довольно слабое, не очень соответствующее реальности Страстей.